Кто бросит камень? Влюбиться в резидента - Страница 19

Комбриг спал лицом в подушку на нерасправленной кровати в сапогах, галифе, в нижней рубахе. Портупея с кобурой была брошена поверх гимнастерки, висевшей на стуле. Чекист постарше передал портупею Климову, а сам, пошарив у комбрига под подушкой, отрицательно покачал головой, глядя на лейтенанта. Тот сделал кобурой жест, мол, поднимай его. На первый толчок в спину спящий не отреагировал, но второй заставил его открыть глаза.

— Гражданин Ласточкин? — спросил Климов. Михаил поразился спокойствию, с которым комбриг посмотрел на чекиста. Казалось, появление в комнате среди ночи всей этой компании его нисколько не удивило.

— Ласточкин Иван Терентьевич, — хриплым, но спокойным голосом подтвердил тот и сел на кровать.

— Вот ордер на обыск и на ваш арест. Оружие, кроме этого, есть?

— Нет.

— Начинайте обыск. Пусть понятые войдут. И дверь там закройте.

Михаил, медленно следуя за дворником, вошел в комнату и закрыл дверь. Что-то мешало ему смотреть на соседа, и он уставился в стену, на которой висела гитара… ««Снился мне сад…» А может, и мне это только снится? Или что-то не то с головой?» Но хриплый голос Ласточкина вернул его к действительности:

— Меня что-то знобит, позвольте шинель надеть?

Не дожидаясь разрешения, комбриг сделал шаг к вешалке. Климов моментально дал знак чекисту около двери, и тот сделал то же самое. И в этот момент в дверь постучали. Быстрым движением выхватив пистолет, чекист шагнул обратно к двери и рывком открыл ее. За дверью стояла Анюта.

— Вы кто?

— Это моя девушка, — нашел в себе силы откликнуться Михаил. — Иди, Анюта, ложись спать.

Девушка, впечатленная увиденным, даже не шелохнулась.

— Идите, гражданка, вам говорят, — чекист помоложе закрыл дверь.

— А что, старшой и все вы тут мужики, как думаете, — комбриг уже стоял в накинутой на рубаху шинели. — Вот если тех, кто в гражданскую с белыми насмерть дрался, кто на всех рубежах страны и даже за ее пределами голову был готов положить за нашу советскую власть, вот если их забирают, значит, что-то не так в этой самой стране?

— Я выполняю приказ, — в звенящей тишине голос Климова был сух и отрывист. — Все вопросы будете задавать на Лубянке.

— А головы-то вам на что?

— Все, Ласточкин, отставить митинг. У нас мало времени.

— Времени у вас действительно мало. Если так дальше будет продолжаться, и с вами также поступят. А я, ребята, ни в чем перед народом не виноват, — комбриг смотрел на Михаила. — Не поминайте лихом.

Рука комбрига потянулась из кармана шинели, и Глебов понял, что сейчас произойдет. Выстрел грянул настолько неожиданно, что все присутствующие на мгновение остолбенели. Первым в себя пришел Климов.

— Встань с той стороны и никого не впускай, — бросил он чекисту помоложе и приказал Глебову: — А ты, парень, срочно вызывай врачей, быстро!

Михаил тяжелой походкой подошел к телефону и набрал номер: «Пришлите «скорую» по адресу…» — и, потеряв сознание, свалился на пол.

Глава десятая

Комиссар госбезопасности третьего ранга Николаев, если того требовала ситуация, мог выглядеть очень любезным, обходительным и приятным в общении мужчиной. Образование, которое он получил в юности, приобретенная армейская выправка, помноженные на богатый опыт оперативно-чекистской работы, в большинстве случаев производили на собеседника соответствующее впечатление и располагали к себе. Но в общении с подчиненными сотрудниками он часто вспыхивал по самому незначительному поводу, становился грубым и не выбирал выражений. А уж если речь шла о серьезном проступке, то надо было готовиться к самым непарламентским выражениям. Все это Свиридов хорошо знал, и сейчас, в половине четвертого утра второго мая, сидя за приставным столом в кабинете Николаева, он уже внутренне был готов к неприятному разговору.

— Думаю, вам излишне напоминать, что мы должны безотлагательно и очень жестко разобраться с этим фактом преступной халатности, проявленной вашим сотрудником при аресте комбрига Ласточкина, — Николаев говорил медленно, угрожающе четко выговаривая каждое слово.

— Разрешите, товарищ комиссар. Климов толковый и грамотный сотрудник, принципиальный коммунист. Конечно, он допустил непростительную ошибку, но преступную халатность я исключаю, — Федор Ильич решил, елико возможно, отстаивать подчиненного.

— Что вы там несете, Свиридов? Ласточкин за-стре-лил-ся! На глазах у ваших оперативников застрелился. Как это прикажете понимать? Вы представляете, какой этот комбриг обладал информацией? Какие он мог дать показания на еще оставшихся на свободе замаскированных врагов народа? А сейчас, по вине вашего Климова, мы имеем в наличии хрен да пару луковиц, — в голосе комиссара появились металлические нотки.

— Товарищ комиссар, он двое суток без отдыха работал на подготовке и обеспечении парада и демонстрации, а вчера вместо выходного его поставили старшим опергруппы. Я был против, но у Малашенко заболел старший, и Климова поставили на замену, — не уступал Свиридов.

— Отставить дискуссию, капитан. Послезавтра ваше заключение по расследованию этого… безобразия должно лежать у меня на столе. Все.

— Слушаюсь.

— У вас еще что-то?

— Так точно. Судя по всему, товарищ комиссар, мы получили конец нити, которая может привести к немецкому агенту в Москве…

Выслушав доклад капитана, Николаев побарабанил пальцами по столу. Злая маска на его лице сменилась выражением неподдельной заинтересованности услышанным.