— …От парнишки от этого я все подробности узнал, — сдавленным голосом продолжил Прохоров. — А потом, когда банду разбили, пистолет нашли и мне передали. Теперь он всегда со мной.
Николай Николаевич подошел к шкафу, достал оттуда кобуру и подал браунинг лейтенанту. На пластинке с гравировкой Климов прочитал: «Сотруднику ОГПУ тов. Прохорову Н. Н. за храбрость». Внимательно осмотрев оружие, он вернул его хозяину.
— А дети-то от нее у тебя остались? — спросил Климов первое, что пришло в голову.
— Бог не дал. Вот только это, Никита, и осталось, — Прохоров неожиданно приложил рукоятку к щеке и, помолчав, вернул ствол в кобуру. Так же молча они выпили по рюмке водки. Прохоров закусывать не стал, а поднялся со стула и прошелся по комнате. Климов сосредоточенно жевал, поддерживая возникшую паузу.
— Вот что, Никита, надо мне назад возвращаться, — вернувшись к столу, заключил Прохоров. — Дело вы сами до ума доведете. Я так понимаю, начальство ваше не в восторге от моего участия, я для нынешних отрезанный ломоть. А без дела я сидеть не могу, поеду лучше к себе жуликов ловить.
— Извини, Николай Николаевич, ты ведь правила игры не хуже меня знаешь, — Климов развел руками. — И я бы с тобой согласился, если бы не одно «но». Понимаешь, не успел тебя проинформировать. Парень-то этот, хахаль девки из музея, знаешь кто?
— Ну, не томи.
— Не кто иной, как Борис Семенович Львов, — торжествующе провозгласил Климов. — Его деваха с почтамта признала по фотографии. И тетка, у которой он комнату для Лещинского снял. Но я уже кое-что подработал и уверен, что он не главный. За ним стоит кто-то более серьезный. И я вот что подумал… кстати, уже доложил свои соображения Николаеву. Я попросил его разрешения на ввод в разработку девушки Глебова. И он согласился. Вот поэтому прошу тебя, Николай Николаевич, убедить Глебова в необходимости ввода в игру его подруги, у тебя есть дар убеждения. Теперь, что касается самого Глебова. Пока не уверен, надо ли говорить ему о наших наработках. Хотел бы сейчас услышать твое мнение. В общем, тут самое интересное начинается, а ты домой собрался. А кто главаря вычислять будет?
Вот и пришел вечер пятницы. У крайней справа колонны Большого театра Глебов и Анюта уже пятнадцать минут ожидали новых знакомых. Михаил, одетый в повседневный костюм и белую рубашку, держал в руках какой-то бумажный сверток, который то перекладывал из руки в руку, то похлопывал о ладонь, что свидетельствовало о его некотором волнении. Впрочем, оно было легко объяснимо для новых знакомых. Все-таки они москвичи, а он приехал откуда-то из провинции, и тут на тебе, приглашение в ресторан… поневоле будешь волноваться. Скромно одетая, но причесанная в парикмахерской, Анюта, в отличие от спутника, внешне выглядела спокойно, держалась уверенно. Прохоров при подготовке девушки к встрече обратил внимание на эту особенность ее поведения и подумал, что будет неплохо, если она продемонстрирует эту уверенность в новой компании. Это подкрепит ее якобы независимое поведение с Лещинским-Глебовым, когда она не позволила обидеть себя. Что же касается ее истовой веры в славные революционные традиции прошлого и в не менее славное будущее страны Советов, то здесь рекомендация Прохорова была однозначно жесткой: никаких революционных лозунгов и фраз, никаких комсомольских инициатив. Одним словом, полнейшая политическая апатия и идейная бездуховность. Зато Глебов, давший согласие на участие в оперативно-чекистской игре вместе с подругой, волновался за двоих. Согласие он дал не сразу, но не потому, что беспокоился за непрофессионализм Анюты. Интуиция подсказывала ему, что участие его подруги в боевых делах может как-то отразиться на их взаимоотношениях. Он вспомнил свои размышления на конспиративной квартире перед вторым выходом на явку. Анюта и так относилась к нему как умудренная опытом женщина, а если вдруг операция завершится успешно, то… Михаил даже поежился, представив возможные варианты. Но тем не менее ради общего дела он согласился на ее участие и вот теперь переживал за нее больше, чем за себя самого.
В свою очередь, Прохоров после недолгого размышления поддержал решение Климова не сообщать ребятам полученную чекистами информацию, предположив, что в этом случае волнение Глебова вырастет в геометрической прогрессии. И вот долгожданный вечер пришел, «черная стрелка» неумолимо скользила по циферблату, «колесики стучали», но именинника все не было.
— Волнуешься? — Анюта решила чуток растормошить друга.
— Да как тебе сказать… азарт у меня появился какой-то. Не знаю только, хорошо это или плохо, — нервно хохотнул Михаил. — Интересно, как это все закончится.
— А вдруг плохо закончится? Вдруг они на самом деле шпионы и нас расшифруют? — подлила масла в огонь Анюта.
— Нашла о чем сейчас говорить, — недовольно буркнул Глебов. — Дело надо делать, а там посмотрим, кто кого. А вот и они…
Анюта увидела высокого молодого мужчину в красивом светлом костюме. Модный галстук свидетельствовал о наличии у хозяина недурного вкуса в выборе предметов одежды. С интересом взглянув на девушку, мужчина перевел взгляд на Михаила:
— Лабас денас.
— Лабас. Свейка, — после секундной паузы последовала удивленная реакция Глебова. — А ты откуда по-литовски знаешь?
— А он не только по-литовски, но и по-немецки может спросить. Например, ви геет ес инен? — с улыбкой подключилась к разговору Ольга.
— Шен, — Михаил постарался произнести это также легко и непринужденно, как их институтская преподавательница немецкого Марта Карловна. Получилось похоже. — Их фройе мих дас их зи треффе. Дарф инен майне фройндин Анюта форштеллен? — церемонно поклонился он Борису.